Этот текст не добавит мне популярности, но эта моя честная реакция на тренды в русской блогосфере эпохи коронавируса.
Старик Гегель писал, что каждый народ имеет того правителя, которого заслуживает. В этой связи любая критика Путина — это обоюдоострый меч. Чем-то же Россия его заслужила? Сегодня мой взгляд все чаще вынужденно скользит поверх головы Путина, упираясь в не имеющую политических опознавательных знаков физиономию русского обывателя, как обожающего власть до беспамятства, так и ненавидящего ее до судорог. Русский обыватель в условиях кризиса сам стал пандемией. Он формирует сегодня популистскую политическую повестку как для власти, так и для оппозиции.
Наряду с голосами тех, кто выступает против карантина, потому что столкнулся или вот-вот столкнется с прямой и непосредственной угрозой разорения, потери работы или здоровья (вследствие невозможности получить доступ к лечению других, иногда не менее опасных болезней), все громче стали звучать голоса тех, кто-либо вообще пока не пострадал, либо пострадал несущественно, но кто не выносит карантин всем своим естеством, поскольку он ломает привычный образ жизни. Это голос русского мещанина.
С наступлением карантина русский мещанин впал в истерику. Она выплескивается раздражением на страницы социальных сетей, неся в себе все оттенки сарказма и стеба по поводу избыточных ограничений, мешающих ему жить привычной жизнью. Свою озабоченность исключительно собственным благополучием мещанин маскирует демонстративным псевдонаучным скептицизмом. Он высказывает сомнения как в необходимости и адекватности любых ограничительных мер, так и в существовании самого вируса.
Каноническое определение мещанства дали Вайль и Генис: мещане — это люди, которые уверены в том, что им должно быть хорошо. Я бы добавил, глядя на то, что сегодня происходит, что мещане — это люди, которые уверены в том, что все будет хорошо (прости меня, Сердючка, за плагиат). Ну, во-первых, потому, что они этого достойны. Во-вторых, потому что они всегда движутся в правильном направлении по нужной полосе со скоростью потока. В-третьих, потому что все плохое может случиться только с неудачниками и лохами, а это — не они: смотри пункт первый.
Тяготы карантина для обывателя невыносимы, потому что персонально для себя он никакого практического смысла в нем не видит, тем более что ему долго до этого объясняли, что умирают только старики, инвалиды и просто убогие. Как-то так начиналась в свое время эпопея со СПИДом. При этом в целом, в отличие от основной массы населения, мещанин прилично обеспечен, умереть с голоду ему не грозит, хотя, конечно, бюджет его тоже пострадает. То есть речь, повторюсь, вовсе не о тех, у кого выбор — голод или болезнь.
Удивительно, но мещане оказались сегодня как социальной базой режима, так и социальной базой оппозиции — такие разные, но в карантине они все-таки вместе. При этом и для тех, кто «за», и для тех, кто «против», очень важно определиться в своем отношении к власти. Мещанин-лоялист оказывается в особенно затруднительном положении, поскольку ограничительные меры вводит власть, которую он априори поддерживает. Ему как-то нужно совместить свою нелюбовь к карантину со своей любовью к режиму. Выход он находит в заместительной политической терапии, переводя стрелки раздражения с Путина и правительства на «мировую закулису». Он бесконечно мусолит самые разные графики, схемы, ссылки, якобы доказывающие, что вирусная угроза — это фейк. И смертность у вируса не та, заразность и того жиже, а умерли только те, кто и так должен был помереть. Вывод простой — правительство попало в сети либо паникеров, либо масонов.
Но и оппозиционно настроенный мещанин попадает в ненамного лучшее положение. Отрицать полностью необходимость ограничительных мер сложно, а признавать хотя бы частично их целесообразность противно. В России по определению оппозиционер должен отрицать все, что делает власть. Чтобы выйти из этого затруднения, оппозиционно настроенный мещанин сосредоточивает все свое внимание на отдаленных политических последствиях карантина — всеобщей слежке, усилении репрессий и так далее, убеждая себя и окружающих в том, что карантин и был придуман властью с единственной целью уничтожить свободу (ну или то, что от нее осталось) в России. Наверное, это одна из форм истерики, когда коллективный социальный суицид кажется уже меньшим злом.
Я, кстати, не исключаю, что все именно так и закончится. Безусловно, власть воспользуется случаем, если ее саму эта эпидемия не выкосит, но, к сожалению, карантин и все другие ограничительные меры не становится от этого менее необходимыми. Другое дело, как умело это все реализуется на практике, но в этом случае акценты должны быть расставлены иначе. Я бы вообще не стал об этом писать, если бы не обнаружил, как много порядочных и достойных людей включились в эту опасное заигрывание с обывателем. Они талантливо изобличают грядущую катастрофу, но не объясняют при этом, что нам сейчас делать с текущей катастрофой.
По моим наблюдениям, русский мещанин в условиях карантина окреп и раздобрел, получив непропорционально большое влияние на формирование политической повестки как власти, так и оппозиции. Он сегодня провоцирует развитие в России вульгарного и агрессивного «карантинного популизма». Многие оппозиционеры увидели в пандемии только новые возможности для пропаганды. Они обещают спасти Россию в каких-то несколько шагов, забывая предупредить, что шагать придется через пропасть. Зачем, ведь обыватель так жадно ищет сегодня простых решений и так отзывчиво на них реагирует.
Здесь нет ничего нового. Для русской оппозиции по-прежнему невыносима сама мысль, что власть вообще, и тем более русская власть, может выполнять какие-то общественно значимые функции. Диалектика истории, в которой тиран и реформатор, злодей и гений зачастую выступают в одном лице, ей недоступна. Частным примером такого подхода стала оценка деятельности Собянина на поприще борьбы с коронавирусом. Я не являюсь фанатом Собянина ни в политическом, ни в каком ином отношении, поддерживаю ту критику, которой он часто и справедливо подвергается, в том числе в связи с процветающими в Москве коррупционными схемами, но считаю безответственным игнорировать тот факт, что в данный момент его команда находится на острие борьбы с пандемией и прилагает серьезные усилия к тому, чтобы предотвратить катастрофу в столице.
Но дело, конечно, не в Собянине, а в том, какой стратегии в принципе должна придерживаться радикальная оппозиция в момент национального кризиса. Должна ли она, например, идя на поводу у обывателя и следуя «заветам» Ленина, стремиться к поражению своего правительства в любой войне, пусть даже и с коронавирусом, или она должна в критической ситуации отказаться от фронтальной критики власти и даже признать за последней право на ошибку, если последняя не является преднамеренной? Должна ли оппозиция руководствоваться общенациональным интересом в ущерб сиюминутному узко-политическому интересу? Последний вопрос является чисто риторическим, поскольку большинство спикеров оппозиции сам термин «национальные интересы» считают срамным.
К сожалению, это не новая дилемма для русской оппозиции, и у нее нет однозначного решения. Генерала Петра Краснова, повешенного в Лефортовской тюрьме в Москве в 1947 году, логика борьбы с большевизмом привела к нацизму. Гильотинированная в Париже в 1944 году княгиня Вера Оболенская (прообраз главной героини фильма «Рай» Андрея Кончаловского) отказалась сотрудничать с гестапо в борьбе с большевизмом. Каждый выбирает свой путь, но мне лично ближе путь Оболенской. Я не готов к тому, чтобы покончить с режимом ценой национальной катастрофы. Хотя, конечно, могут быть и другие точки зрения.