85 лет назад в Москве был арестован основатель нового украинского театра Лесь Курбас
В конце 1933 – начале 1934-го, советскими репрессивными органами была осуществлена масштабная серия арестов украинской интеллигенции, прежде всего харьковской. Можно сказать, что именно тогда был нанесен сокрушительный удар по интеллектуальному Харькову, после которого первая столица советской Украины так и не пришла в себя. В частности, в конце 1933 года был арестован, правда в Москве, основатель нового украинского театра Лесь Курбас. Те времена можно смело назвать «Великими ловами», когда государство охотилось на собственных граждан — наиболее талантливых, умных, креативных. Это было уничтожение всех, кто генерировал идеи, кто творил, кто задавал векторы развития: политического, научного, культурного, духовного. А еще это было большое смертельное и заведомо неравное противостояние — огромного репрессивного механизма государства и маленького человека, который в одно мгновение терял все — имя, социальный статус, друзей, семью и, наконец, наибольшую ценность — жизнь.
Отраслевой государственный архив СБУ
Что такое архивно-следственные дела
В Отраслевом государственном архиве СБУ хранится огромное количество архивно-следственных дел. До того как получить статус «архивных», они были просто следственными. Их заводили на арестованных граждан УССР репрессивные органы. Архивно-следственные дела, в отличие к примеру от дел-формуляров, состоящим из агентурных донесений секретных сотрудников, разного рода агентов-доносчиков и где есть хоть какая-то, пусть даже призрачная иллюзия жизни, имеют свою, только им присущую зловещую энергетику. Они созданы по законам несколько иного жанра — предельно жестокого. Ордера на арест, протоколы допросов, различные справки, выписки и, наконец, приговоры. На первых страницах дела арестованный еще жив, еще есть какая-то слабая надежда, а на последних — обычно обреченный на смерть человек. Сломанный и опустошенный. Если даже чтение дела — достаточно утомительный ретроспективный тревелинг, то можно только догадываться, как это — непосредственно жить в том кафкианско-оруэлловском времени. Эти дела — наше тяжелое наследство от страны под названием СССР, являются ни чем иным, как актами фиксации, регистрации государственного насилия. За этими монструозными конструкциями из слов не кроется ничего, кроме абсолютного насилия над личностью, насилия и принуждения в чистом виде. Одним из таких «обычных», то есть показательных дел можно считать архивно-следственное дело Леся Курбаса — основателя нового украинского театра, одного из самых ярких представителей Украинского Расстрелянного Возрождения. С одной стороны, Курбас — одна из самых известных фигур тогдашнего художественного социума, но с другой, дел, подобных этому, были тысячи, а фамилии обвиняемых нам ничего не скажут. Стоит также отметить, что все дела ГПУ-НКВД-КГБ велись на русском языке. Только процесс по так называемому делу «Спілки визволення України» (СВУ) 1929-1930 гг. велся на украинском языке. Но специально переводился на русский для Москвы.
Неприкрытые нюансы
Лицемерие и ложь были заложены в основание советского политического строя. Декларировалось одно, а на самом деле было совсем другое. По сути, начиная с утверждения советской власти и до самой смерти Сталина, в СССР и в Украине в частности, действовало две системы осуждений. С одной стороны власть декларировала верховенство права, поэтому в стране вроде бы официально действовала судебная система, то есть суды различных уровней и инстанций, но за этим вполне легитимным правовым фасадом скрывалась другая, весьма разветвленная система осуждения и карательных органов, созданная внутри органов госбезопасности. Существовала она с 1923 по 1953 год. Стоит хотя бы перечислить некоторые из них: это и Коллегия Всероссийской Чрезвычайной Комиссии (ВЧК) -ГПУ, и Особое совещание (так называемое «Особое совещание» — ОСО) при Коллегии ВЧК-ОГПУ, и так называемые «тройки»: тройки 1930-1933 годов и тройки 1937-1938 годов, которые были образованы специально для борьбы с «кулачеством»; и тройки по делам милиции (так называемые паспортные тройки), и Комиссия НКВД — так называемая двойка (из всех внесудебных органов эта двойка – самый расстрельный орган). Не стоит забывать и о СМЕРШ, который действовал с апреля 1943 по май 1946 — орган военной контрразведки, который пришел на замену Особым отделам военных округов и Особым отделам действующей армии. Все эти органы внесудебного осуждения вместе взятые осудили более 2 700 000 человек. Главный их признак — они судили преимущественно заочно. Сотни тысяч осужденных к значительным срокам, или к расстрелу — в глаза не видели своих «судей». То есть, так называемые суды происходили без участия сторон. Следственные дела не рассматривались — только выписки из них. Это был «политический террор» в чистом виде. Человека осуждал внесудебный орган с нарушением норм и процедур юридического права.
Москва. Дом, в котором жил Лесь Курбас перед арестом. Современный вид // Фото: Мария Олендская
Москва. Арест
Осенью 1933 года известный театральный режисер Лесь Курбас вынужден был переехать в Москву. Намедни — вещь неслыханная — у него отобрали звание Народного артиста Республики, которое дали одному из первых и по сути выгнали из основаного им же театра «Березиль». Этому предшествовало чрезвычайно унизительное «собрание трудового коллектива», которое состоялось 5 октября 1933 года в Харькове. Режиссер прекрасно понимал, что чекистское кольцо вокруг него сужается и что заключения ему не избежать. В театре сталинского абсурда для генирального режиссера была приготовлена единственная роль – жертвы. В Москве Курбас жил по адресу: третья Тверская-Ямская, 12, квартира 5. Это — центр Москвы, престижный район, 6-ти этажный дом, построенный в духе конструктивизма в 1926 году. В нем тогда, в 1933-м, жила преимущественно российская элита. В тридцатых годах 21 житель этого дома был репрессирован. Курбас устроился в Государственный Еврейский театр и договорился с дирекцией Малого театра о постановке «Отелло» Шекспира. Украинского режиссера арестовали 26 декабря 1933. 4 января ему была избрана мера пресечения и предъявлены обвинения в том, что он «является участником контрреволюционной организации «Украинская военная организация» и принимал участие в ее незаконной деятельности». Ему инкриминировалась печально известная 58 статья Уголовного кодекса РСФСР. По этой статье лицо подозревали в контрреволюционной деятельности. Она формировала понятие «враг народа». С 1921 по 1953 гг. по этой статье в СССР было осуждено почти 4 миллиона человек. Ее украинским аналогом в украинском Уголовном кодексе была 54 статья. Как сказал однажды в 1940 году во время допроса будущему премьер-министру Израиля Менахему Бегину, а тогда обычному арестованному гражданину Польши, следователь НКВД: «Статья 58 касается каждого жителя мира. Вопрос лишь в том, когда он попадет к нам или мы к нему».
На вкус и цвет товарищей нет
Всем ли нравилось то, что делал в театре Курбас? Все ли воспринимали его реформы? Конечно же, нет. Среди критиков — не только корифей украинского бытового театра Панас Саксаганский (существуют свидетельства, что он даже видеть Курбаса не мог), но и к примеру, академик Сергей Ефремов. В своем дневнике за 1923 год Ефремов с присущим ему сарказмом рассказывает о своих крайне негативных зрительских впечатлениях от постановки экспрессионистической драмы Георга Кайзера «Газ». Достаточно критической характеристикой награждает академик и самого Курбаса, представляя его человеком самовлюбленным и просто отпетым карьеристом. Впоследствии, когда речь шла уже о другом спектакле — «Джимми Хиггинс» по Синклеру, Ефремов сомневался, стоит ли ему снова «идти на Курбаса» и смотреть, как «курбалесит Курбас Лесь». Словечко «курбалесит» было тогда на языке у всех противников нового украинского театра. Существует предположение, что первым слово «курбалесия» придумал именно Панас Саксаганский. Удивляться тому, что Сергею Ефремову не по душе был модерный «Березиль» — тоже не стоит, ведь академик был преданным, еще смолоду, народником. Впрочем, знатоки театра, критики — одобрительно отзывались о театре Курбаса. Здесь можно вспомнить хотя бы самого создателя экспрессионистической драмы Георга Кайзера, который в марте 1922 года побывал в Киеве на постановке своего «Газа». Драматург заявил, «что ни в Западной Европе, ни в Москве он не находил такого выразительного и четкого по форме экспрессионистического мышления и воплощения, как в курбасовской трактовке его пьесы». Харьковчанин Юрий Шевелев — будущий языковед, юношей бегал на спектакли «Березоля». Впечатления от тех театральных действ он сохранил на всю жизнь. Как-то, уже будучи в эмиграции, в 1979 году он увидел на Эдинбургском театральном фестивале спектакль Роберта Стуруа по одной из пьес Уильяма Шекспира. И в этой постановке он сразу узнал стиль «Березоля» далеких двадцатых…
Архивно-следственное дело Леся Курбаса (фрагмент). Отраслевой архив СБУ
Фабрикация дела
Новый, 1934 год режиссер встречал в московском заключении. В анкете арестованного, в графе социальное положение записано скромное «сын артиста». Первый протокол допроса — 17 января 1934 года. В нем Курбас между прочим замечает, что служил в полку Сечевых стрельцов. Но следователь не обращает (или делает вид) на этот факт никакого внимания — у него другой заказ — украинского режиссера обвиняли в участии в террористической контрреволюционной «Украинской военной организации» (УВО), которая якобы готовила теракты против высшего руководства Украины. На вопрос следователя: «признаете ли Вы себя виновным в предъявленном Вам обвинении?» Курбас ответил: «Виновным себя не признаю». На это стоит обратить внимание — вполне достойный и прогнозируемый ответ, свидетельствующий о том, что у арестованного, лишенного свободы Курбаса остается пока последнее — собственный язык (речь) и он им вполне владеет. Он отрицает абсурдное обвинение. Вскоре его лишат даже этой последней «привилегии» — говорить от собственного лица, права говорить правду, отстаивать свою позицию и невиновность. Морально сломленный человек всегда послушно следует за языком болем сильного, повторяя навязанные фразы и языковые формулы. О подобном феномене писало немало ученых и писателей, правда, все они исследовали преимущественно немецкий опыт во времена нацизма — здесь можно вспомнить Виктора Клемперера, Жана Амери, Себастиана Хафнера, Бруно Беттельгейма и многих других.
Тем временем в Харькове были арестованы близкие к Курбаса люди, которые под давлением чекистов давали показания и против Курбаса, и против себя, и против всех остальных, кого знали. Следственное дело Курбаса базируется фактически на показаниях трех арестованных — Михаила Дацкива, Ивана Ткачука и Иосифа Гирняка, которые были арестованы в конце 1933 года по тому же делу УВО (Украинской военной организации). Дацкив — уроженец Тернопольщины, украинский военный и театральный деятель. В 1926 году был директором «Березоля». Иван Ткачук — журналист, литератор, родом из Ивано-Франковщины, бывший воин УСС, возглавлял в Харькове литературную организацию «Западная Украина». Иосиф Гирняк тоже был родом из Тернопольщины, служил актером в «Березоли». Он — тогдашняя театральная звезда. О его шедевральной главной роли в курбасовско-кулишовской политической комедии «Мина Мазайло» 1929 ходили легенды. Все трое были впоследствии осуждены к лагерям. Дацкива расстреляют в 1938 году, Ткачук после лагерей вернется во Львов, где умрет в октябре 1948; Гирняку удастся вырваться из советской неволи. В 1944 он вместе с семьей эмигрирует на Запад, уйдет из жизни в 1989 году в Нью-Йорке, 93-летним, едва не дожив до украинской независимости. И сделает многое для сохранения памяти о «Березоле» и Лесе Курбасе.
Вот классический образец «признания» Ивана Ткачука: «Вспомнил, что о терроре я говорил с членом контрреволюционной организации в «ВАПЛИТЕ» писателем Олесем Досвитним. Это происходило на улице, приблизительно в августе месяце. Я встретился с Досвитним, у нас зашел разговор о том, что меня бьют за его книгу «Кварцит» и что я не знаю, что делать, сказав ему, что за эту травлю нужно бить морду авторам статьи против меня. На это мне Досвитний ответил: «не морду нужно бить, а бить по голове, да так, чтобы и следа не осталось». Для меня было ясно, что Досвитний разделяет мою точку зрения о терроре…» Следователь ставит другой вопрос: «В показании своем от 21/ХІІ с.г. вы говорили о встрече с Остапом Вишней на квартире у Ирчана, где шел разговор о терроре. Расскажите об этом более подробно». Ткачук отвечает: «…Когда я зашел на квартиру, я застал у Ирчана Остапа Вишню. В квартире Ирчана был ремонт и они сидели в одной комнате и выпивали. Пригласили и меня. Нужно вообще сказать, что Ирчан и Остап Вишня, которые и раньше выпивали, в последнее время, в особенности – после самоубийства Хвилевого и Петра Гирняка начали как-то особенно пьянствовать. Остапа Вишню, как члена контрреволюционной организации, примыкавшего к Ваплитянской группе, я знаю давно… Начался у нас разговор с того, что в газетах начинают усиленно нас гонять, изолируя нас от украинской жизни. Показал я газету, где меня били за «Кварцит» и «Голубую кровь». Остап Вишня ответил, что все ерунда, что били и еще не так будут бить, основное, что уже нет Мыколы (говоря о Хвилевом), нет Мыколы, нет и украинской литературы…» На следующем допросе Ткачук оговаривает себя и товарищей, рассказывая, будто бы они готовили теракты на Постышева, Балицкого, Косиора и даже на самого Сталина. На вопрос, кто руководил подготовкой террористического акта, Ткачук отвечает, что лично Курбас. А он, Ткачук, непосредственно должен был якобы убить Постышева. Иосиф Гирняк во время допроса среди прочего сказал следующее: «Выстрел Хвылевого сыграл решающую роль в обстановке растерянности, охватившей организацию после первых арестов. Это была демонстрация протеста и призыв к борьбе…»
Первый протокол допроса арестованного Леся Курбаса (фрагмент). Фото из дела. Отраслевой архив СБУ
В Харькове
Пока в Харькове на Курбаса выбивали компромат из его товарищей, 25 февраля 1934 самого режиссера этапировали из Москвы в Харьков, а 2 марта 1934 года, уполномоченная Следгруппы СПО (секретно-политического отдела) ГПУ УССР легендарная Пера Гольдман постановила: «Арестованного Курбаса А.С. содержать под стражей в спецкорпусе ГПУ УССР». Показания Курбаса в Украине кардинально меняются. Уже 10 марта 1934 года появилось Заявление Курбаса Коллегии ГПУ Украины: «Настоящим заявляю о своем полном и окончательном разоружении перед Соввластью и признаюсь в том, что принадлежал к контрреволюционной организации УВО. Работа моя в организации разворачивалась в театре, ставила своей целью на театральном фронте направлять ход культурно-творческого процесса на Украине на буржуазно-националистические рельсы, воспитание новых кадров в националистическом духе, установление связей с другими театральными центрами других национальностей для поддержания в них националистических тенденций… Надеюсь, что органы Соввласти, принимая во внимание абсолютную искренность моего раскаяния, указанного заявления, а также связанных с этим дальнейших показаний, дадут мне возможность не только жить, но и исправить совершенный мной вред самоотверженной работой на пользу социалистического отечества». Далее все происходило по накатанной: допросы, на которых режиссер «сознавался» и «каялся» в различных антисоветских грехах: «По линии репертуара — я сделал театр «Березиль» рупором ваплитянской драматургии, проводя через сцену в массы нацдемовскую идеологию «Народного Малахия», «Мины Мазайло» и тд. Только под давлением партийных органов и пролетарской общественности, я вводил в репертуар пьесы драматургов пролетарских»; «…моим старанием было отгородить театры Украины, ориентируя их на пример «Березиля» от русской драматургии…»; «Оппозиционность настроения в театре вызывалась и поддерживалась направлением ее не против Соввласти, как таковой, а против великодержавного шовинизма». Примечательно, что «между строк» дела можно прочитать немало интересного. К примеру, о голоде в Украине, о политике принудительной русификации. На вопрос следователя, в чем заключалась его контрреволюционная деятельность в 1932-1933 годах, Курбас отвечает: «Вообще 1932 г. нужно считать переломным в жизни организации. Так, в связи с голодом в деревне, с хлебозаготовками, так и в связи с национально-культурной ситуацией, которая давала на наш взгляд высокие показатели прогрессивной русификации, подымались голоса за то, что дальше так невозможно и должен каким-то образом наступить категорический переворот…»; «…особенно после самоубийства Хвилевого, я использовал всякий удобный случай в разговорах с актерами… я часто подчеркивал свой взгляд на политику Постышева, как на политику, по своей природе великодержавную, сравнивал его с колониальным губернатором, называл его национальную политику фашистской, факты голода на Украине использовал в коллективе театра для разжигания националистических и активно антисоветских настроений…»
Сандро Ахметели и Верико Анджапаридзе. Приблизительно 1920 год // Фото: Национальная парламентская библиотека Грузии
Опять грузины
Не обошлось и без грузинской темы. Обвинения в националистических связях с грузинскими коллегами чекисты забрасывали и украинским актерам, и режиссерам, и писателям. Под давлением следствия Курбас всячески оговаривает себя, рассказывая то, что собственно хочет услышать следователь: «Задача состояла в том, чтобы завязать с грузинскими националистами личные связи, оживить в художественных кругах (особенно в театральных) националистические тенденции, пропагандировать сближение между украинскими и грузинскими националистами и создание единого междунационального антивеликорусского, тем самым, антисоветского блока»; «…я провел большую контрреволюционную антивеликорусскую агитацию при очень частых встречах…» Можно заметить, что ключевое слово здесь — «антивеликорусский»… В конце двадцатых, начале тридцатых годов Курбас сотрудничал с первым государственным Тбилисским театром им. Шота Руставели, который тогда возглавлял Сандро Ахметели. В июле 1930 года театр им. Шота Руставели гастролировал в Харькове, а уже в следующем, 1931 артисты «Березоля» поедут на гастроли в Тбилиси. Сандро Ахметели был новатором грузинского театра и имел в Грузии такую же репутацию, как и Курбас в Украине. Он, по сути, стоял у истоков нового грузинского театра. Оба были почти ровесниками (Курбас на год младше), оба не только ориентировались на европейский театр, но и имели собственное мнение и собственное видение развития театрального искусства. Сандро Ахметели арестуют по приказу Берии в 1936, а в следующем, так же как и Курбаса, расстреляют. Его имя, так же как и имя Курбаса, будет запрещено даже упоминать. Как-то нарком просвещения Советской России Анатолий Луначарский — полтавчанин, выпускник Цюрихского университета, хотя и ярый марксист и циник, но человек весьма умный, заметил: «Мейерхольду легче, он — реформатор, этим и силен, тогда как Ахметели и Курбасу приходится не реформировать, а создавать, формировать, без всяких пока «ре»».
Фрагмент з протокола допроса Л.Курбаса прокурором Львом Крайним. Архивно-следственное дело Леся Курбаса, Отраслевой архив СБУ
«…Чувствую себя как истерик после очень удачного лечения у доктора Фройда…»
Прокурором по делу Курбаса был Лев Александрович Крайний. Они были почти ровесниками. Курбасу — 47, Льву Крайнему — 45. Судьба заместителя Генерального прокурора УССР по спецделам Льва Крайнего, причастного к фабрикации многих политических дел и арестов в Украине, была весьма интересной. До того как занять высокий пост он успел не только послужить в органах ЧК, но и занимался издательским бизнесом, был редактором газет, журналистом, иногда даже стихи писал. В 1919 году, именно тогда, когда на театральном небосклоне восходила звезда Курбаса, волынянин Лев Крайний работал в Киеве редактором газеты Политотдела войск ВУЧК «Красный меч». В ней печатались зажигательные речи главы Всеукраинской чрезвычайки Мартина Лациса, расстрельные списки, а также пропитанные ненавистью к старому миру стихи. В 1930 году Крайний написал книгу с красноречивым названием «Лицо врага». В 1937, во время Большого террора его самого тоже арестуют — обвинят в грехах молодости — «редактировании буржуазных газет и сокрытии фактов биографии». Он чудом избежит расстрела, а умрет, истощенный болезнью, в ссылке в Казахстане в мае 1943-го.
Впечатления от допроса Курбаса прокурором по надзору за органами ГПУ Крайним складывается точно такое же, как и от чтения тогдашних газет. Бросается в глаза то, что ответы Курбаса, вернее говоря его речь, «подстраивается» под вопросы, язык прокурора, то есть, речь потенциальной жертвы «следует» за априори более сильным языком если и не палача, то представителя власти, а следовательно, за языком самой власти, исповедуя полную покорность, самоотречение и самоуничижение. «Вопрос: — Есть ли у Вас какие-нибудь жалобы на действия ГПУ. Может с Вами здесь плохо обращались. Принуждали сознаваться. Ответ: — Абсолютно никаких. Отношение ко мне во всех случаях было насквозь корректным и исключительно вежливое. Вопрос: — Чем объяснить то обстоятельство, что в Москве Вы не сознавались, а здесь начали говорить? Ответ: — Здесь я поддал острому анализу все свое политическое прошлое, исходя из позиций коммунистической партии, строго применяя ее политические критерии, я пересмотрел свои действия и оценил их по политическому существу… Вопрос: — Значит, до Харькова Вы упирались? Ответ: — Да, упирался. Вопрос: — Какие у Вас есть желания, на счет дальнейшего использования Вас? Ответ: — Прошу дать мне возможность работать по своей специальности, исправить и загладить свою вину перед Советской страной, на первых порах за пределами Украины… Вопрос: — Как Вы расцениваете свой арест и какие он по Вашему имел последствия? Ответ: — Мой арест личная катастрофа и катастрофа для меня общественная. Я сознаю, что теперь я в общественном смысле по крайней мере инвалид. Но как политический и творческий субъект я чувствую себя выздоровевшим, причем способ лечения подсказывает мне сравнение: чувствую себя как истерик после очень удачного лечения у доктора Фройда». Относительно доктора Фрейда: именно тогда, в 1933 году канцлером Германии был избран Адольф Гитлер, национал-социализм стал государственной идеологией, а по всей стране показательно сжигали книги неугодных режиму писателей и ученых: Эйнштейна, Маркса, Кафки, Манна, Гейне и самого Фрейда. «Только наши книги? В былые времена вместе с ними сжигали бы и нас… », — заметил на это Фрейд, перефразировав (сознательно или нет?) классическую фразу Гете. Психоаналитик и не подозревал, что довольно скоро нацисты начнут сжигать не только книги, но и самих авторов; правда, до апокалиптических событий Холокоста ученый не доживет… Собственно ссылка на Фрейда была последними словами режиссера. 3 апреля заместитель прокурора ГПУ УССР Крайний выдал заключение: «Курбас мной допрошен. Подтвердил все свои показания… Обвинительное заключение утверждаю (по ст. 54-II УК УССР). Предлагаю — Карабаса выслать в Казахстан на пять (5) лет спецконвоем». Что ж, достаточно «гуманный» приговор — например для Остапа Вишни прокурор Крайний требовал расстрела. Уже 9 апреля 1934 Судебная Тройка при Коллегии ГПУ УССР постановила: «Карабаса Александра Степановича — заключить в исправтрудлагерь сроком на пять лет, считая срок с 26/ХII-33г.»
Лесь Курбас в первые дни после ареста. Декабрь 1933
Последний акт
Впереди у Леся Степановича Курбаса оставалось лишь 3 года жизни: лагеря, в частности печально известный Соловецкий лагерь особого назначения (Соловецкая тюрьма ГУГБ НКВД СССР) — тот самый лагерь-монастырь, над стенами которого летал дух первого украинского соловецкого узника — гетмана Петра Калнышевского, а затем смерть от пули капитана Матвеева в урочище Сандармох. По решению Особой Тройки УНКВД Ленинградской области от 9 октября 1937 года, Лесь Курбас «за агитацию и проявление террористических намерений» был приговорен к расстрелу. Основанием для такого решения послужила справка за подписью начальника Соловецкой тюрьмы ГУГБ НКВД СССР — старшего майора госбезопасности Апетера и его помощника капитана госбезопасности Раевского, которая, в свою очередь, базировалась на показаниях тюремных доносчиков. Стоит также обратить внимание на формулировку самого обвинения: «…проявление террористических намерений». Человек собственно ничего не совершил, его обвиняют «в намерениях» — и приговаривают к расстрелу. Это один из признаков исключительно уголовного кодекса СССР. Ни в одной демократической стране мира подобных правовых извращений не было. Примечательно, что именно за «террористические намерения» был приговорен к 20 годам лагерей и украинский кинорежиссер Олег Сенцов – данный факт свидетельствует об абсолютной наследственности, юридической преемственности карательных органов СССР и судебной системы нынешней Российской Федерации.
Сандармох // Фото: Википедия
Печальное послесловие. Сандармох и не только
Последний покой, если это можно назвать покоем, Лесь Курбас, как и многие другие представители украинского расстрелянного Возрождения, нашел в безымянной братской могиле в карельском урочище Сандармох — расстрельном полигоне НКВД. В течение десятилетий Сандармох был заброшенной территорией, и только с октября 1997 года стал мемориальной зоной, кладбищем, местом памяти тысяч репрессированных. Впрочем, сейчас тучи над Сандармохом снова сгущаются. Официальной российской власти будто бы мало репрессий в отношении инакомыслящих — полным ходом идет «зачистка» исторической памяти. В частности закрыт лагерный комплекс «Пермь-36» — где погиб Василий Стус и где отбывали наказание немало украинских политзаключенных; происходит и планомерный процесс по дискредитации Сандармоха. На территории кладбища одна из общественных исторических организаций под патронатом министерства обороны России начала вдруг искать военнопленных красноармейцев, вроде бы расстрелянных финнами во время Второй мировой войны; карельского историка Юрия Дмитриева, который собственно и нашел в начале июля 1997 массовые захоронения репрессированных, повторно арестовали; а совсем недавно арестовали и директора Медвежьегорского музея, в состав которого входит и «Сандармох» — Сергея Колтырина. Пропагандистские российские СМИ выходят из красноречивыми заголовками вроде этого: «Вторая правда о Сандармохе». Вполне возможно, что вскоре эта сомнительная, фейковая «вторая» правда станет первой и единственной, вытеснив на маргинес настоящую. 30 октября в России отмечают День памяти жертв политических репрессий, что при нынешних политических обстоятельствах выглядит как циничная издевка. А накануне, по инициативе Международного Мемориала у Соловецкого камня на Лубянке происходит мемориальная акция «Возвращение имен» — неравнодушные россияне в течение дня зачитывают фамилии репрессированных. Пока Кремль это позволяет, хотя уже нынешнюю акцию мэрия Москвы пыталась запретить, аргументируя отказ «ремонтно-строительными работами». Из года в год раздаются над зловещей площадью и имена репрессированных украинцев: как давно погибших, так и нынешних политических заключенных чекистского режима. Лишенные абсолютно всех прав, в том числе права голоса — одни из-за насильственной тайной смерти во время Большого террора, как Курбас, а другие из-за заключения, состояния предельной несвободы, когда власть решает, жить тебе или умереть, как в случае с Олегом Сенцовым, у них остается последнее — право на память. А у нас — обязанность помнить.
Светлана Шевцова, Киев
Первая фотография: ЦДКФФА Украины им. Г.С. Пшеничного
По материалам: ukrinform.ru